От Патриарших до Арбата (Замшев Максим Адольфович); У Никитских ворот, 2014

Уныло, пусто, вторично.

ДОЛГОЕ ЭХО СТИХА
Настоящие стихи читаются всегда медленно, с запинкой… Взгляд не скользит отрешённо и легко по строчкам, а то и дело застывает, окликнутый, поражённый вдруг открывшейся и доселе еще не знакомой истиной. Это естественно
так и должно быть.
Художественный образ — плод взгляда и мысли художника — всегда знакомый незнакомец
он открывает нам мир, явление, предметы неожиданно и крупно, выпукло. Коли говорить о поэзии, то я думаю, что её прямое дело и назначение — открывать, называть, давая новое имя и неожиданное, вдруг открывшееся понимание всему, что живёт вокруг нас, но до сих пор, до явления поэта, этого стихотворения ещё не имело своего настоящего имени и жило среди нас будто бы без паспорта, анонимно и скрытно.
Оттого искусство, литература суть мощнейшие русла познания, открытия, и потому мне так жаль людей, равнодушных и глухих к ним. Они ущербны, словно бы лишённые от рождения зрения, слуха или осязания и более всего напоминают мне знаменитых «Слепцов» Брейгеля… Правда, он имел в виду не физическую слепоту, а внутреннюю, нравственную, ну, да это всё близко и закономерно союзно. Понимаю, что это весьма субъективно, но иного понимания, иного сравнения у меня нет.
Говорю обо всём этом потому, что новый и весьма солидный в объёме сборник Максима Замшева (восемь с половиной учётных листов!) вызвал у меня именно такие мысли… Он и впрямь читался медленно — мысли, сопереживанию было на чём задержаться.
«Неподходящих ключей звякающий ужас».
«…Холопы быстротечности, мы пропустили станцию».
«Воздух, танцующий в колком ознобе».
«Как мускул мира, воздух напряжён».
«На обломках гражданской войны
Так раздольно читается «Фауст»…
Это — не броскость ради броскости, не парад-алле легковесной, пустоватой, но зато столь эффектной экспрессии! Это — результат пристального, испытующего вглядывания в мир и той мысли, что бежит стереотипов, а ищет и находит словно с нуля, с первозданности. Утверждаю: без подобного взгляда, такого хода мысли подлинной поэзии нет и быть не может.
И «ужас» ключей, неподходящих ни к каким на свете замкам, и воздух, «танцующий в колком ознобе», напряжённый , как «мускул мира» — всё это закономерные и намертво запоминающиеся плоды внутреннего импрессионизма, чуткой и болевой ранимости от мира и жизни вокруг... Думаю, что у настоящего, живущего стихом и в стихе поэта в отличие от лишь имитирующих этот процесс (имя им — легион!) нет иного пути ни к себе, ни к нам. Здесь нет никакой игры, никакого притворства, здесь очень дорого плачено за слово, за строку, и потому они и неожиданны и ошеломительны, как выстрел, вдруг раздавшийся над ухом.
«На обломках гражданской войны
Так раздольно читается «Фауст»…
Две эти строчки, вдруг встреченные мною еще до нынешнего сборника Замшева, в более раннем издании, и тогда и сейчас поразили меня и неожиданностью внутреннего стыка, контрапунктом в них, и печальной, даже угрюмой своей глубиной, и горькой усмешкой. Над нынешней общей нашей жизнью, которая год от года всё дальше, всё больше скатывается в братоубийственную гражданскую войну (мало нам раньше было!), над всеми нами, живущими в этой жизни уже вполне привычно, без оторопи и ужаса, над самим собой, наконец, потому что и автор, хроникёр и летописец выпавшего всем нам времени, также в нём с головой… Помочь тут — хоть и ненадолго, хоть временно — и впрямь может только классика, её воздух, разрежённый от электричества и наглой прилипчивой скверны современности, негаснущий внутренний её свет. Тот, кто захочет когда-нибудь кратко, но исчерпывающе охарактеризовать нынешнее наше общее время, вряд ли сможет обойтись без этой формулы, найденной Максимом Замшевым… Зачем искать уже найденное и портить слабым подобием, паллиативами то, что увидено, найдено точно, безошибочно и после словно отлито в металле, прочно, неизменяемо!
У таких стихов — долгое, несмолкающее эхо, им суждена длинная жизнь, ибо они внутренне честны, подлинно серьёзны и сущностно значимы.
Еще одна дорогая и существенная для меня вещь, часто засекаемая внутренне при чтении стихов Замшева… Они живут в потоке культуры, и русской и мировой, в лоне истории, музыки, литературы. Примеров тому немало, каждый внимательный и культурный читатель этой книги без труда и с радостью обнаружит, встретит их. Я же позволю себе привести лишь один пример и, право же, яркий и характерный:
А в апреле, вечером у булочной,
На глазах мальчишек и шпаны
Промелькнёт в неразберихе уличной
Тонкий профиль будущей жены
Горячее, со всячинкой, месиво жизни, бурление её, часто царапающее, ранящее душу своей грубостью, обыденной пошлостью, и вдруг сквозь неё, как мираж, как освобождённый выдох, абрис мечты, её символ и лик. Что это, чьё эхо? Правильно! Александр Блок, «Незнакомка». «… И веют древними поверьями её упругие шелка, и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука». Мечта — выше грубого месива жизни, она — над, она сильнее.
Александр Блок крепко верил в это, верил всю свою непростую и очень нелёгкую жизнь… И был еще Эдгар Алан По, и Александр Грин, и все остальные, упрямые, шальные дервиши мечты, мечтатели и романтики, всегда видевшие не только событийное течение жизни, её обыденное русло, но и негаснущее, волшебно светящееся зарево над ней, блеск и сияние веры и мечты. Правда, жизнь у них у всех была отчего-то тяжела и трудна, часто просто невыносима, но здесь уж каждый выбирает сам. Выбирает по себе.