Проситель (Козлов Юрий Вильямович); Центрполиграф, 2001

• Бевзова Елена Ивановна — 1 Февраля 2023

  5/5

  Нашла книгу, потому что искала роман российского автора о 90-х годах. Просто перечислю, что я почувствовала при чтении. В начале чтения - интрига, интерес, потом недоумение, раздражение из-за вычурности слов и фраз, а потом и нарастание раздражения из-за построения самой сюжетной линии. Почитала еще - продолжилось ощущение неестественности, надуманности "философских" размышлений и натужности мыслей. Потом бросила, не дочитав. Разочарование....

  0

  0

• Душин Владимир — 17 Декабря 2020

  5/5

  Действие романа происходит в конце девяностых, и атмосфера того времени передана так хорошо, что у меня произошло полное погружение с сопутствующим омоложением. Время потерянных надежд и реализации невероятных планов, запах бомжатины, водка в трехлитровых банках, мгновенные взлеты на головокружительную высоту, не менее стремительное падение, часто прямо в могилу, борьба за выживание. «Со всеми что-то пpоисходит, … весь мир в движении. Люди торгуют на улицах фаллоимитаторами, надувными женщинами с подсветкой, сдают квартиры, составляют кроссворды и гороскопы — одним словом, ищут новые занятия, чтобы не пpопасть». Сейчас, спустя десять с чем-то лет интересно взглянуть на это время со стороны, отстраненным взглядом человека, перешедшего черту. Или не перешедшего? Или поколение, чья юность пришлась на девяностые, всегда будет чужим в том новом времени, которое вырисовывается сейчас? Девяностые – это трупно-сладкий запах распада без каких-либо надежд. Это – здесь и сейчас. «Сдохни ты сегодня, а я завтра».
  Удивительно, но Юрий Козлов сумел описать это время без элементов сопутствующих ему жестокости и похабщины, они подразумеваются в виде фигуры умолчания, но никогда не становятся частью действия. Юрию Козлову не свойствен натурализм, он как бы зависает над происходящим и парит где-то в ментальных мирах. Это мужская проза, наполненная рассуждениями о политике и об экономике, пронизанная философским восприятием мира. Женщина в «Просителе» присутствует только в виде объекта, возведенного в абстракцию, а не живого персонажа.
  Элементы фантастического вплетаются в роман как нечто невозможное, но, в то же время, существующее и не отторгаемое, это фантастическое проявляется по-разному, от нарушения законов времени и пространства, до абсолютной нереалистичности буквально всех персонажей. Не может бандит, грябящий банк читать лекции по политэкономии человеку, лежащему на полу под его пистолетом, не может банкир так рассуждать о сущности бытия, не может бывший беспризорный мальчишка Мехмед с тремя классами образования постоянно поминать Канта и «моральный закон в себе», не может неудачливый нищий писатель-фантаст Берендеев вдруг стать финансовым воротилой, но именно эта режущая глаз очевидность невозможности происходящего заставляет принять правила игры. Такого рода невозможность хорошо иллюстрируется вот этой цитатой. Это так называемый случай очевидного невероятного: не может, но есть.
  Вся эта гротескная, фантасмагорическая, безумная (какая еще?) история происходит в условиях жесточайшей реальности тогдашней России, достигшей в своем падении нулевой точки и, в соответствии с каким-то странным законом, продолжающей полет в иррациональном, проваливающейся в минус. А главный герой повести писатель-фантаст Берендеев по тому же закону наоборот перескакивает из минуса в плюс. Это движение возможно только скачком, и он его совершает и превращается в другого человека.
  Удивительно, как изменяется мир вместе с этой метаморфозой главного героя. Он теряет запахи и краски, которыми насыщена первая часть, теряет чувства и становится абстракцией. Это мир цифр и чистых прибылей, за скобки которого выносится все: копошащиеся внизу люди с их смешными проблемами, зарабатывающие на кусок хлеба, страдающие – это биомасса
  страны, не представляющие никакого интереса, кроме того, насколько их еще можно выпотрошить, покупается правительство Нигерии, распродается оптом и в розницу некогда великая держава – нет никакой разницы. Отношение к этому очень хорошо выражено здесь. Добро и зло тоже за скобками – это категории не финансовые. У этих людей, ворочающих миллиардами своя метафизика: метафизика денег, метафизика больших чисел.
  Но есть еще… Бог? Он есть в этом романе, он один из его действующих лиц, разумеется, не в персонифицированном виде, но в виде постоянного присутствия. А еще есть Вечность, и она противопоставляется Богу. На протяжении всего романа идет противоборство разных логик, разных метафизических систем, разных способов общаться с Богом. Мир Бога и мир Вечности, Душа и Цифра, Бог и Клип (Юрий Козлов развивает здесь довольно любопытную теорию клиповой структуры вечности, но я не буду на ней останавливаться), Деньги и Бог, Власть и Деньги, Человек и Бог, Человек и Деньги – эти пары генерируются постоянно и их комбинации неисчислимы, потому что вплетаются новые и новые сущности, генерируются новые и новые цифры. И у Берендеева и противопоставленного ему по сюжету олигарха Мехмеда свои понятия Бога, Вечности, Денег (именно так Денег с большой буквы), и было бы слишком просто воспринимать в их противоборстве каких-то противоположных идеологий. Они оба причастны к Деньгам, они оба имеют отношение к Вечности, они оба знают Бога, и за обоими стоит фигура Вечного Киллера. В романе переплетаются несколько типов логики, и получается, что когда кто-то зарвался по одной из них и его неминуемо ждет пуля, по другой – он прав и может рассчитывать на спасение. Берендеев и Мехмед подвешены на каких-то невидимых весах, и совершенно непонятно, что может стать тем перышком, которое вознесет одного, а второго сбросит в бездну. Или в бездну полетят оба, и Россия, и весь Божий мир? Это какие-то узоры на запотевшем от дыхания стекле: картинка нарисована – и тут же исчезает.

  0

  0

Все отзывы (2)