Господствующая высота (Хуснутдинов Андрей Аратович); Лениздат, 2013

«Сбитый с панталыку, обидевшийся за страну, не знающую, на что ей эта война, я ударился в ностальгию, рассказал в том числе о каникулах в байконурских степях, где однажды провел лето у отцова сослуживца-казаха и был впечатлен своеобразным кочевничьим космополитизмом: для степняка родина есть понятие больше топографическое, чем национальное — не страна и не лики на стенах, а то место, где находится его юрта и дымит очаг, то священное пространство, за которое он будет стоять насмерть, в каком бы краю света ни обустроил его. Мне, отпрыску военной семьи, оккупанту по рождению, еще до собственного призыва исколесившему пол-Союза и пожившему в группах войск в Польше и Германии, этот кочевничий патриотизм близок, как никакой другой
то есть, например, в данный момент, под решеткой, я полагаю своей родиной трижды чертову заставу номер восемнадцать, с ее вышками, подземельями, позициями и контингентом, включая сверчков и паучков. Правильно я так полагаю или нет, бог знает, но иначе бы я наверняка сошел с ума, стреляя по духам не за свое, пусть и ошибочное, мизерное разумение родины, а за холеные рыла на портретах в ленинской комнате. То же, кстати, касается и бородатых. Они дерутся с нами не потому, что мы шурави (на нашем месте мог быть кто угодно — македонцы, англичане, да хоть марсиане), а потому, что мы не в аду, они борются за свои виды рая, на которых мы — лишь временная червоточина, свищ, морок. Победить можно только близкого по духу, как, скажем, Западная Европа или Штаты победили самих себя вдоль и поперек, — победить же их, навязать им условия своего мира, договориться с ними нельзя, как нельзя договориться с инфарктом или геморроем, земля эта населена их демонами, и если бы мы действительно хотели завоевать ее, то ставили бы тут не фанерные будки с рылами, а соборы…»

В эту книгу вошли заглавная повесть и несколько рассказов разных лет. Как всегда у Андрея Хуснутдинова – непонятно, но убедительно. И стилистически совершенно (язык не только инструмент, но и материал высказывания). Про «Господствующую высоту» Леонид Юзефович, с которым мне не тягаться, очень верно сказал: «Повесть о призраках, которых рождает война. Они бессмертны, потому что питаются нашим ожесточением, а ему нет конца. Эти странные существа уловлены зрением мистика, но описаны пером реалиста».

ВОЙНА ПОД КЛЮЧ
В «Господствующей высоте» два главных героя. Один в беседе с военным пресс-атташе вспоминает другого. Свою американскую собеседницу, которая интересуется загадочным Арисом Варнасом по прозвищу Стикс и его влиянием на сослуживцев «самоуправства», рассказчик, некто «господин Воронин», предупреждает, что старается «говорить не от имени себя настоящего, а от имени легкого на подъем мотострелкового сержантишки».
Ближе к развязке я в основном задавался вопросами не относительно происходящего, а относительно героев. Это два человека, три или все-таки один? Люди ли это вообще? Как смогло это, пусть единое в трех лицах, существо начать и закончить целую локальную войну?
В эпилоге Воронин между прочим приводит цитату из «Фауста»: «Я часть той силы, что вечно хочет зла…» Стиксу он адресует ее неспроста. В начале повисает без ответа вопрос: «Своими вылазками Стикс ослаблял участившиеся атаки на заставу или вызывал их?», – в конце остается неясным смысл развязанной на высоте войны. Действительно, планируя «неминуемую бойню», Арис Варнас спасал заставу или пытался уничтожить ее? Знал он, с кем именно дрался в своем последнем бою на высоте?
С детерминистской точки зрения действия Стикса благи, так как завершились спасением гарнизона, и значит имели надлежащую позитивную направленность. Но само устройство повествования имеет такие «технологические допуски», что не исчерпывается ни мотивами, ни действиями. Характер Стикса в этом плане удобно толковать наглядными пособиями квантовой механики. Принципиальная неопределенность его намерений – суперпозиция шредингеровского кота в закрытом ящике. Кот жив и мертв одновременно до тех пор, пока наблюдатель не открывает ящик и не разрушает суперпозицию. Образ Стикса является таким же скрытым объемом. Жизнь и смерть, добро и зло, пребывают в нем в смешанном состоянии. Он одновременно и хочет, и не хочет уничтожения высоты, он действует так, чтобы и спасти заставу, и уничтожить ее, и не исключено, что счастливое разрешение конфликта есть не следствие его преднамеренных действий, а только соответствующий хэппи-энду продукт распада суперпозиции в момент открытия ящика, случайность, удача.
Описание того, что произошло на высоте № 18, имеет одну, мягко говоря, нетипичную особенность для реалистического текста – это описание мира, онтология которого исключает категорию случайного. С учетом того, что это реалистическое описание мира войны, то есть события, во многом обусловленного случайностями, то «Господствующая высота» вообще оказывается в стороне от известных жанров.
Мир с упраздненной категорией случайного – мир сказки или мифа. В отношении мира «Господствующей высоты» сказку нужно исключить сразу. Мир мифа также не соответствует миру повести, только теперь это несоответствие не принципиальное, а частичное. В мире мифа все события санкционированы божественной волей, реализуемой через человеческие поступки. Это вселенная безраздельно властвующего рока.
В «Господствующей высоте» следы сверхъестественного присутствия имеют косвенные признаки. К ним относится, во-первых, имя главного героя, отождествленное с древнегреческим богом войны, во вторых, само действие, не знающее ни случайных деталей, ни случайности как таковой, и, в-третьих, мотив личной заинтересованности героя в развязывании войны. Важно, что все эти признаки мифической структуры дееспособны только вместе: добавь в историю щепотку случайного, и выйдет обычный реалистический рассказ с главным героем, названным в честь античного бога войны, убери имя бога, и придется запрашивать новую санкцию на искоренение случайности, исключи личную заинтересованность в войне, и получишь не Ареса, а Клаузевица. В то же время история «Господствующей высоты», можно сказать, герметична. Она не нуждается даже в предпосылках, задающих событие, так как сама создает их. И эта особенность равно обособляет ее как от мифического, так и от реалистического сюжета.
Арис Варнас прибывает на пустое в плане «сверхзадания» место. Высота № 18 до его появления – «тактическая глушь». Ее «планово» обстреливают, она так же дежурно постреливает в ответ. Но с первых дней пребывания на посту Стикс так методично возделывает конфликтную базу внутри заставы и вокруг нее, что ситуация радикально меняется. Результаты не заставляют себя ждать. Вскоре «тактическая глушь» подвергается массированным штурмам, затем из-за диверсии на магистральной дороге резервный серпантин становится единственной транспортной артерией в районе, и происходит то, о чем предупреждал Стикс.
Первое же предположение, которое приходит на ум в связи с намерениями Стикса – что нереализованная «неминуемая бойня» на серпантине могла быть не вершиной цепи событий, а лишь ступенью к неизвестной цели, – заставляет бросить взгляд с высоты № 18 за горизонт ее оперативного поля.
И тогда в фокусе возникает сама афганская кампания. Война – это и «срывание человеческой маски со зверя», и срывание маски с действительности, момент истины для завравшегося мира. Даже начатая с грязными замыслами, она выжигает под собой грязь, она возвращает словам и понятиям их смыслы, и хуже того, что ей предшествует, может быть только то, что мешает ей достичь своих имманентных целей, то, что прерывает ее до срока.
Так на чаше Стикса, должной уравновесить гекатомбу на резервном серпантине, оказывается приостановка вывода войск. Продолжение афганской кампании. Утопия, чьи отношения с действительностью можно оценивать лишь как очередную головоломку в духе квантовой суперпозиции. Что в этом генеральном плане не сработало, переключило его на запасной вариант, одному богу известно. Хотя Стикс, если верить невероятному свидетельству американского пресс-атташе, и не думал – точней, не думает – от него отказываться. В конце восьмидесятых от него отказалась страна, решившая, что ведет неправильную войну. И отступавшая до беловежской капитуляции без боя.